Как звери становятся людьми

Открывая премьеру спектакля «Сиротливый Запад» в новосибирском театре «Старый дом», режиссер Сергей Федотов сказал весьма информативную и внятную речь. Что он, Федотов, считается лучшим специалистом в России по МакДонаху. Что у себя в Перми в театре «Под мостом» он поставил все семь его пьес, и беспрестанно ездит ставить по стране. Что здесь, в «Старом доме», уже семь лет идет один его МакДонах, а второй МакДонах в том же театре — это круто. И что МакДонах заглядывал сюда не репетиции, дверью скрипел.

Последний факт можно было воспринять как художественный вымысел, однако вскоре никаких сомнений относительно его достоверности не осталось. Пьеса ирландского драматурга о том, как любовь чахлым ростком пробивается сквозь помойку, обрела на сцене «Старого дома» учащенный пульс и взволнованное дыхание. Далекая Ирландия с захолустным городком Линэном обернулась немытой Россией с ее темной глухой деревней, где уже в утробе матери становятся алкоголиками. Зачем нам чернуха в театре, ее в жизни хватает! Ответ на этот вопрос придет сам собой, а пока невозможно оторвать глаз от двух человекоподобных уродов, которые считаются родными братьями, но делают существование друг друга невыносимым.

Можно было заподозрить, что режиссер, подобно Станиславскому, шастал по Хитрову рынку и вылавливал типажи. Нет, смотрите программку, там заявлены актеры труппы: Анатолий Григорьев, Тимофей Мамлин. Узнать их в персонажах «Сиротливого Запада» невозможно. Чудо перевоплощения в этих ролях не поддается анализу. Один тощий, юркий, зыркает глазками, гадливо улыбается, похож на крысу. Другой — вальяжный амбал с перекошенной рожей, похож на гориллу. Эти два дебила безнадежны. Пристрелили своего папашу, а куда делась мамаша, история умалчивает. Что должно случиться, какой взрыв произойти, чтобы в животных проклюнулось хоть что-то человеческое?

Вокруг половозрелых сироток суетится священник с уговорами встать на путь истинный, спиваясь от непосильной задачи. В крайней степени отчаяния сунул руки в огонь, испустил душераздирающий вопль, а парни расстроились, что кровь с пола плохо оттирается. Письмо-завещание с призывом все простить друг другу, которое он написал братовьям перед уходом в мир иной, их озадачило, но не более. Театр медленно, но верно ведет зрителя к переломному моменту, с которого начнется отсчет нового времени.

Ничего не бывает вдруг и сразу. Братцы играют в предложенную святым отцом игру, по правилам которой надо быть белыми и пушистыми. Игра им нравится — это что-то новеньекое, разнообразие какое-то. Обычные вещи даются непросто, зато толкают к открытиям. Оказывается, гиперактивность можно использовать не для возни, потасовки, драки, мордобития и прочих форм насилия, а для братских объятий. И неожиданно для себя почувствовать внутри что-то теплое, правда, непонятно, что именно.

В кульминационной сцене братания зал уливается слезами. Красота, добро и правда! Катарсис! Этим можно было и закончить, и все бы ушли просветленными. Но МакДонах не пишет мелодрам, не специализируется на хэппи-эндах. Ему ближе жесткая правда жизни и открытый финал. Человека нельзя переделать, тем более если он животное. Но можно попробовать вытащить из темных закоулков его сознания проблески любви, которые были бы ярче, не вырасти он в дерьме. Самое интересное в спектакле начинается там, где по канонам ширпотреба все должно закончиться.

У Достоевского герои от нечего делать принимаются рассказывать о своих самых гнусных поступках. МакДонаха называют новым Достоевским, но его феерия подлостей посильнее будет. Братья продолжают игру: каются друг другу в издевательствах, учиненных в детстве, в юности, вчера, накануне. С каждым эпизодом повышается градус эмоционального накала, от душевного напряжения вибрирует воздух. Потребность в сильных чувствах реализуется у них в провокациях: один намеренно делает другому больно и предвкушает реакцию - вот развлекуха! Соревнуются в мерзостях — кто больнее уязвит. Казалось бы, дальше некуда, но нет предела издевательствам. Перегрызают друг другу глотки, ходят по лезвию, существуют на грани. Кажется, еще мгновенье, и ружье выстрелит, а нож вонзится. Бесконечно ссорясь и примиряясь, скандаля и успокаиваясь, теряя самоконтроль и приходя себя, они выдергивают друг друга из состояния апатии и скуки, равнодушия и пустоты. «Люблю хорошую ссору. Потому что это значит живое. Плаксивый священник этого не понимал», - говорит старший.

Быть живыми другим способом они не умеют. На самом деле братья любят друг друга. Только не знают об этом. «Вы упрятали ваше братское чувство глубоко-глубоко в душе, и остались лишь злоба, ненависть и мелочная зависть», - увещевал священник в письме. Тем ценнее, что человеческое пробивается у тех, у кого оно, казалось, совсем не предвиделось. А дано-то каждому. Главное, чтоб не отмерло за ненадобностью.

Актеры излучают магическую энергию, летящую в зал мощными потоками. Пластичные, как звери, в бешеной пляске дикарей вытанцовывают свою жуткую историю, расписанную по нотам, мгновениям и миллиметрам. Это тот редкий случай, когда каждый инструмент в дуэте — главный, и один усиливает, укрупняет объем другого. И священник у Василия Байтенгера, и влюбленная в него школьница Гёлин у Яны Сигиды тоже добавляют в эту историю ровно столько, сколько нужно для атмосферы ужаса и абсурда. Кстати, «Сиротливый Запад» - комедия. Смешно на протяжении всего спектакля. Жизнь, она вообще смешная штука, если отнестись к ней соответствующе.